На улице и дома. - Оттиск из архива изд-ва "Серебряный век", Нью-Йорк.

      Моя жена сказала:
      - И еще звонил Габович. У него есть дело. Обещал зайти.
      - Я знаю. Наверное, хочет дрель попросить. Мне говорили, он купил стеллаж...
      Габович был моим соседом и коллегой. Вернее, не совсем коллегой - он был филологом. Работал над сенсационной книгой. Называлась она - "Встречи с Ахматовой". И подзаголовок: "Как и почему они не состоялись". Что-то в этом роде...
      Я начал зашнуровывать ботинки.
      - Ты куда?
      - Прогуляюсь. Куплю сигареты.
      - А как же Габович?
      - Если он меня застанет, это будет долгий разговор. А мне работать надо.
      - Когда же ты вернешься?
      - Как только он уйдет. Подай мне знак.
      - Какой?
      - Зажги, допустим, свет в уборной.
      - Свет в уборной и так постоянно горит.
      - Тогда потуши.
      - Лучше я повешу на окно вот эту тряпку.
      - Ладно...
     Я спустился в холл. Крадучись, проследовал мимо лифта. Вышел на улицу. К этому времени начало темнеть. Кроме того, я перешел через дорогу. Так что Габович не должен был меня заметить.
     Я купил пачку "Мальборо". Прогулялся до русского магазина. Взял для мамы газету. Тут же у кассы выпил бутылку "Перье". Потом меня остановил Давыдов из "Русского слова". Спросил, как дела. Я в ответ поинтересовался:
      - Как здоровье Эпштейна?
      - Да вот, - отвечает, - собираюсь в больницу ему позвонить. Инфаркт - это, сам понимаешь, не шутки.
      - Привет ему, - говорю...
      Я вернулся к дому. Белой тряпки не было. А между тем становилось все прохладнее. Тогда я зашел в "Подмосковье", спросил чашку кофе. Может, думаю, съем что-нибудь.
      - Давайте, - говорю, - меню.
      - Меню нет.
      - То есть как это нет?
      - Я вам и так скажу, что есть.
      - Я не запомню.
      - Запомните. Потому что у нас есть только шашлык.
      - Поразительно, - говорю, - я как раз шашлык-то и хотел...
     Я поел. Выпил кофе. К этому времени публика собралась, музыка заиграла. Помню, руководитель ансамбля воскликнул:
      - Внук Ираклий поздравляет с днем рождения бабушку Натэллу. В ее честь исполняется лирическая песня...
      Он выждал паузу и торжествующе договорил:
      - Лирическая песня: "Ты еще жива, моя старушка!.."
     Я расплатился и вышел на улицу. К этому времени стемнело. Наш шестиэтажный дом массивно выступал из темноты. Однако тряпки не было. Между тем я почувствовал холод. Зашел в спортивный магазин напротив фотоателье. Купил себе фуфайку за тридцать долларов. Тут же натянул ее. И лишь тогда заметил спереди эмблему - череп, две берцовые кости плюс шизофреническая надпись: "Ты это прочел? Значит, ты подошел слишком близко!"
     Хожу я по улице в этой дегенеративной фуфайке. Приближаюсь к своему дому. Свет в окне горит, а тряпки нет.
     Я подошел к автомату. Трубку берет жена.
     Я говорю:
     - Отвечай только "да" или "нет".
     - Нет, - сказала моя жена.
     - Что - нет?
     Молчание.
     - Габович у нас?
     - Да.
     - А ты говоришь - нет... Он уходить не собирается?
     - Да.
     - Что - да? Да - собирается? Или да - не собирается?
     - Я думаю - нет.
     - Значит, не собирается?
     - Нет.
     - Смотри не угощай его.
     - Ни в коем случае.
     - Про тряпку не забыла?
     - Нет...
      Я снова прошелся до русского магазина. Встретил Давыдова. Он говорит:
      - Ты знаешь новость - Эгпптейн скончался. Я только что ему в больницу позвонил. Хотел заехать, навестить, и вот...
      - Ужасно, - говорю...
     Тут я решил позвонить одной знакомой женщине. Так, ничего особенного. Просто знакомая женщина лет тридцати из соседнего дома. Без мужа.
     Порылся в записной книжке. Звоню. Эта самая Нелли мне отвечает:
      - А, это ты?! Я думала, забыл меня совсем...
      - Можно, - спрашиваю, - зайти?
      Тут некоторая пауза возникла. И затем:
      - Ты извини, я не одна.
      - Ладно, - говорю, - в следующий раз.
      В ответ раздается:
      - Следующего раза не будет. Между нами все кончено. У тебя жена и дочка. Должна я наконец и о себе подумать?..
      И Нелли повесила трубку.
      Тут я задумался. Все люди жестоки по-разному. Мужчины, например, грубят и лгут. Изворачиваются, как только могут. Однако даже самый жестокий мужчина не крикнет тебе: "Уходи! Между нами все кончено!.." Что касается женщин, то они произносят все это с легкостью и даже не без удовольствия: "Уходи! Ты мне противен! Не звони мне больше!.."
      Сначала они плачут и рыдают. Потом заводят себе другого и кричат: "Уходи!"
      Уходи! Да я такого и произнести не в состоянии...
      Я взглянул на часы - половина одиннадцатого. Кинотеатры закрыты. Денег практически нет. Дело приближается к ночи.
      Окна мои призывно светились. Белая тряпка отсутствовала. Зато хоть окончательно стемнело. Череп и кости на моей фуфайке перестали выделяться. Да и надпись утратила смысл.
      Я снова позвонил домой. И звука еще не произнес, а жена мне твердо отвечает:
     - Нет. - Нет в смысле - да? Габович у нас?
     - Да, - слышу.
     И думаю - что там у них происходит? Может, какой-то серьезный разговор? Или какое-то важное дело?
     Даже чувство ревности во мне зашевелилось. Вешаю трубку. Звоню Рафаилу, который торгует недвижимостью. Благо живет Рафаил за углом.
      - У тебя деньги, - спрашиваю, - есть?
      - Допустим, нет. Зато есть виза, мастер-кард, америкэн экспресс... А что?
      - Поедем куда-нибудь.
      - В смысле?
      - Я не знаю... В Канаду... Или в Бразилию...
      - С удовольствием. - отвечает, - но у меня Рита больна. Может, через недельку?
      - Через недельку, - говорю, - я уже, пожалуй, дома буду.
      - А сейчас ты где?
      - Гуляю.
      - Ты выпил?
      - Это мысль. Брось-ка мне в окошко долларов пятнадцать.
      - Я же сказал - денег нет. Завтра будут.
      - А до завтра мне под окнами бродить?
      - Если хочешь, зайди.
      - Лучше сделай мне одолжение. Позвони в "форест дайнер ". Предъяви свою визу. Скажи, чтоб выдали мне дринк. Точнее, два. А деньги я при случае верну.
     Я зашел в "Форест дайнер". Опрокинул два бокала рома с пепси-колой. Выкурил сигарету и решительно направился к дому.
     Был первый час ночи. Мое окно светилось ярко и гостеприимно. Кстати, свет в уборной был погашен. Может, Габович погасил?..
     Я поднялся в лифте на шестой этаж. Достал свой ключ. Дверь отворилась. Габович стоял на пороге. Он был в пальто. Он что-то говорил, жестикулируя и стряхивая пепел. Завидев меня, расплылся в улыбке.
     Моя жена сказала:
    - Я ему тысячу раз говорила - снимите пальто. А он ни в какую.
    - Я же на минутку, - сказал Габович, -. мне пора идти. Хотя теперь чего там... Сергей явился - можно поболтать...
    Он снял пальто. Затем присел к столу и начал:
      - Знаете ли вы, что у меня есть редкостные фотографии Ахматовой?
      - Какие фотографии? - спрашиваю.
      - Я же сказал - фотографии Ахматовой.
      - Какого года?
      - Что - какого года?
      - Какого года фотографии?
      - Ну, семьдесят четвертого. А может, семьдесят шестого. Я не помню.
      - Задолго до этого она умерла.
      - Ну и что? - спросил Габович.
      - Как - ну и что? Так что же запечатлено на этих фотографиях?
      - Какая разница? - миролюбиво вставила жена.
      - Там запечатлен я, - сказал Габович, - там запечатлен я на могиле Ахматовой.
      Когда он направился в уборную, моя жена шепнула:
      - Веди себя прилично. Я тебя умоляю. И так все говорят, что у Довлатова совершенно невыносимый характер.