В Петербурге завершились юбилейные мероприятия, посвященные 70-летию писателя Сергея Довлатова. Одним из событий стал выход книги «Жизнь и мнения. Избранная переписка», изданной журналом «Звезда». Об этом издании Лизе Новиковой рассказывал его составитель, критик и литературовед, друг Сергея Довлатова, Андрей Арьев.

Какова история появления этого сборника?

— Самое сложное в наследии Довлатова – то, что можно и чего нельзя печатать. Сергей достаточно ясно выразил в своем завещании, что никаких текстов, опубликованных в Советском Союзе, он не хотел видеть напечатанными. Но он ничего не сказал о своих письмах. Я думаю, неслучайно. Сергей как-то признался: «Наверное, я — единственный писатель в мире, который письма пишет с большим удовольствием, чем саму прозу». Сергей очень боялся неприятия и непонимания, он бывал и резок, и не мог не реагировать на всякую неправильно произнесенную фразу, не ту интонацию.

В результате его диалоги, даже с близкими людьми, иногда заканчивались скандалами. А вот на письме он мог свободно выразить то, что хотел бы сказать собеседнику. В письмах он раскрывался, не в том смысле, чтобы свою изнанку показать, а чтобы его до конца поняли. Ведь сущность его как человека гораздо более глубока, чем сущность того рассказчика, рубахи-парня. Первая связная фраза, которую я услышал от Сергея в жизни, еще на первом курсе университета: «Обидеть Довлатова легко, а понять трудно». Может быть, это немного и пижонский афоризм, но он отражал сущность тех отношений с миром, которые у Сережи были. Я получаю от его писем невероятное эстетическое наслаждение. Настолько он в них свободен.

Не было ли проблем с правами на публикацию?

— Эта публикация далась мне с трудом. Потому что, в принципе, наследники Довлатова, и его вдова Лена, и дочь Катя, не в восторге от этих моих затей. Известно, что публикация его переписки с Игорем Ефимовым  закончилась судом. Но нас связывают давние дружеские отношения, я все же убедил их в том, что это нужно напечатать. И сама Лена передала мне довлатовские письма к ней. Это был важный период, когда он уезжал из Советского Союза, оказавшись в Вене, писал в Америку. И даже письма лирические к Тамаре Уржумовой, замечательной красавице-актрисе.

Самое интересное это переписка с Георгием Владимовым, с Виктором Некрасовым. А открывается это издание огромной подборкой его писем к отцу. Интересно, что письма из армии, а он служил в охране, наполнены не какими-то жалобами на тяжелую жизнь, они полны стихами. Сергей сначала писал стихи, это была прекрасная школа для прозаика.  Стихотворное ремесло учит выверять текст не только до последней фразы, но даже до последней буквы. Эта экономия очень помогла Довлатову в создании уникальной, лаконичной прозаической манеры.

Заключают этот том письма ко мне, просто потому, что они были последними. В 1989-90-х годах у Довлатова появилась надежда считаться писателем, которого начинают любить в России. Он мне первому прислал свои сочинения. Мы уже в 1989 году напечатали его повесть «Филиал». С этого и началась слава Довлатова. Но, увы, первую книгу, которую я выпустил в Ленинграде, «Заповедник», он увидеть не смог, она вышла буквально через 2 недели после его смерти. 

В этом сборнике все же пришлось прибегнуть к купюрам?

— Дело в том, что Сережа обладал абсолютной памятью, в своих письмах он не только себя не щадил, но и даже своих близких, и друзей. Некоторые вещи нужно было либо сопровождать огромными комментариями размером с диссертацию, или вообще — пропускать. Я вообще думаю, что такое щекотливое дело, как эпистолярное наследие в принципе можно опубликовать лет через 50. В данном случае эти письма настолько хороши, что мне хотелось ввести их в обиход.

Принципиальная разница между Довлатовым и другими рассказчиками – он любил слушателя, он рассказывал не для того, чтобы упиться собственным рассказом, а чтобы услышать встречное мнение. В этом смысле он был человеком массовой культуры. Как у Мандельштама есть замечательные строки, «считали пульс толпы и верили толпе». Вот и Сергей Довлатов верил толпе, он знал, что там встретишь больше человечности, чем у любого человека, выступающего по телевизору или с трибун.

Как он выстраивал беседу? Сейчас трудно представить, чтобы в писательской среде разговор не зашел о политике или не накалился добела.

— Вы знаете, его политика не интересовала настолько, что известно его выражение: «После коммунистов я больше всего ненавижу антикоммунистов». Все-таки жизнь сама по себе была гораздо важнее, чем любые политические режимы.

Довлатов говорил, что хочет «рассказывать, как живут люди». Вы в одном из предисловий поправили, «как люди не умеют жить». Так он все же не «умел или не умел жить»?
 

— Он считал, повторяя Зощенко, что от хорошей жизни писателем не становятся. Все его герои – лишние люди.

ИСТОЧНИК:  // воскресенье, 4 сентября 2011 года